Небольшие рассказы про детей: девочку Капу, ее соседа-скрипача, поездку в дом отдыха, как мальчишки собрали жильцов дома для решения вопроса обустройства детской площадки и многое другое…
Оглавление:
Фасоля
Как зовут соседа—неизвестно. Он маленький, худой и даже, кажется, лысый. Капа прозвала его „Фасоля“. Потому что он каждое утро пиликает на скрипке:
До-ре-ми-фа-соль-ля-си,
Си-ля-соль-фа-ми-ре-до.
Стена тонкая, и мама злится:
— Ох, надоело это пиликанье!
Папа смеется:
— Учится! Не скрипач, а скрипун!
Капа затыкает уши:
— Надо отобрать у него скрипку, раз не умеет! Мне бы ее…
Она вздохнула:
— На пианине я уже умею, вот бы на скрипке научиться — была бы я полный музыкант!..
Она любила музыку. Папа и мама брали ее с собой на концерты разных виртуозов. Тем более, пропускают еще без билета. Когда недавно был вечер лучших скрипачей и пианистов, она тоже пошла. Со сцены объявили:
— Турецкий марш!
Все захлопали, виртуоз вышел на сцену. Капа тоже захлопала и вдруг на весь зал закричала:
— Фасоля!
Мама схватилась за бинокль. Папа протер очки.
На сцене, прижимая к груди скрипку, стоял… сосед.
— Вот тебе и скрипун! — сказал папа.
Сосед сыграл „Турецкий марш“ и еще разные вещи. Ему все хлопали, а сильней всех Капа, мама и папа. Не потому, что сосед, а потому, что на самом деле хорошо играл.
В антракте Капа подошла к соседу и спросила:
— Так хорошо играете, а дома только,— она замялась,—пиликаете….
Сосед погладил скрипку.
— Не будешь каждый день упражняться,— ответил он,—не станешь хорошим музыкантом.
И погладил Капу.
А утром за стеной опять началось пиликанье.
Мама сказала:
— Все-таки чувствуется мастер своего дела.
Папа засмеялся.
— Тише,— перебила Капа,— дайте послушать!
Они стали внимательно слушать:
До-ре-ми-фа-соль-ля-си,
Си-ля-соль-фа-ми-ре-до.
Мертвый час
Коська и Капа приехали в дом отдыха. Со своими мамами. Им там очень понравилось. Вот после обеда стало тихо, все легли. А Коська и Капа давай петь:
А по полю нашему
Трактора, трактора…
Тут один дяденька проснулся и как зашипит:
— Тише, вы! Мертвый час, а вы распелись! Сейчас палку возьму!
Коська и Капа испугались и побежали в сад.
Й снова запели:
А по полю нашему
Трактора, трактора…
А в гамаке лежала какая-то тетя. Она подняла голову и как закричит:
— Не знаете — мертвый час?! Сейчас пойду маме скажу!
Тогда Коська и Капа убежали на улицу. И вдруг увидели—стоит маленький домик.
— Какой домичек! — сказала Капа.— Окошков нет, а дверь круглая!
Коська заглянул в домик. Темно, значит— никого нет. Он сказал:
— Чур, мой!
— Нет, мой,— заспорила Капа,— я первая увидела!
— А я первый сказал „чур“. Я здесь жить буду! И никого не пущу!
Он хотел влезть в домик. Но Капа схватила его за ногу и не пускает:
— Нет, мой домик, мой, здесь я лучше буду жить! А ты можешь потом на мою площадь приходить в гости!
Коська отбивался:
— Пусти! Я здесь окно сделаю!
— А я с мамой буду!
— А я радио проведу!
— Не пущу, не пущу,— плакала Капа.—
И всегда ты у меня все забираешь! Я здесь цветочков насажаю!
— А я…
Вдруг из домика вылезла громадная желтая собака и как рявкнет:
— Рррры!..
Ребята бросились наутек. Добежали до дома отдыха и сели на лавочку отдохнуть.
— Сердитая собака! — сказал Коська.
— Станешь сердитая! — ответила Капа.—
Мертвый час, а мы ее разбудили!
И с опаской оглянулась на маленький домик…
Пять хвостиков
Мама ушла на целый день. И папа взялся готовить. Первым делом он купил пяток хороших груш — «дюшес».
— Ну, вот,— сказал он,— одно блюдо у нас уже есть! — И пошел на кухню разжигать примус.
Капа осталась одна в комнате. Она смотрит на груши.
— Папа,—закричала она,—можно мне одну „дюшесу“?
— Одну можно! — ответил из кухни папа.
Капочка хватает самую большую грушу. Вкусная! Только очень быстро съелась!
Капа облизнулась и закричала:
— Можно еще?
Папа подкачивает примус, ему не до Капы.
— Что? Я ж тебе сказал—возьми!
Капа не отказывается. Ох, эта еще вкусней! Капа быстро жует, сок течет по губам. Скоро от груши остался только хвостик. Капа кладет хвостик на тарелку.
— Папа, можно еще? Одну только?
Примус на кухне разгорелся, шумит, и папа плохо слышит Капу.
— Чего ты пристала? Сказано — одну можешь взять.
«Я и возьму одну,—думает Капа,—а больше ни за что не буду».
Но как только она съела эту грушу, рот сам собой выговорил:
— Папа, а можно…
Папа гремит кастрюльными крышками.
— Последний раз говорю: выбери, какая поменьше, и не приставай!
Что ж, Капа и взяла, какую поменьше. Эта груша оказалась совсем невкусной. Капе стало нехорошо. Чем бы закусить? И Капа закусывает последней грушей.
Тут как раз папа из кухни пришел с горячим чайником:
— Ну, вот, на первое у нас будет чай!
Увидал пустую тарелку и чуть чайник не уронил.
— Ты что ж это, обжора?!
А , Капа заплакала:
— Папа… папочка… мне нехорошо…
Папа позвал доктора. Доктор дал лекарство. Капа трусиха — не хочет лекарства!
— Только одну ложечку,— уговаривает папа,—только одну!
И влил Капе в рот громадную столовую ложку.
А через два часа опять стал уговаривать: — Ну, Капочка, одну только!
Так он заставил Капу выпить весь пузырек.
Вечером приехала мама, видит: папа спит, Капа спит, на столе холодный чайник, тарелка, а на тарелке—пять зеленых хвостиков „дюшеса»…
Собрание
У нас дом большой — тридцать квартир и еще сорок пять комнат отдельно. И когда надо устроить собрание жильцов, выходит управдом во двор к ребятам и объявляет:
— А ну, чапаевцы, кто сбегает по квартирам насчет собрания?
Петька, и Володька, и Коська, и Севка, и даже сам „Чапай“—Витька Попов—рассыпаются по лестницам, и звонят, и тарабанят во все двери:
— На собрание! На собрание!
И все жильцы знают: надо идти! А ребята возвращаются во двор.
Там у нас голый асфальт, и Витька недоволен:
— Вот у Левки Цукермана я был. Так ихний управдом специально детский уголок устроил. Игрушков им натаскали, — Витька вздыхает,— инструментов…
— А почему,— спросил Коська,— у нас не сделают, как у Левки?
— А потому…—«Чапай» сплевывает.— Ходили мы с Борькой к управдому к нашему. А что толку? Он все обещает: сделаем собрание жакта, решим. А не делает.
— Обманщик он!
— Чистый бюрократ!
— Тоже управдом называется!
Так они толкуют о своих делах…
А недавно по всем лестницам поднялся трезвон:
— На собрание! На жильцовское собрание!
— Что это часто так? — удивились жильцы и стали собираться на лестнице. А ребята все бегают по квартирам: «На собрание! На собрание!»
— Будет вам носиться,— заворчали жильцы.— Какая повестка дня?
— Где управдом?
Жильцы сердито ждали. Всем некогда: у кого обед остывает, у кого срочная работа, у кого молоко на примусе…
Вдруг на площадке появился «Чапай» и поднял руку:
— Ребята… то есть товарищи, нас управдом не посылал, а мы сами…
— Как сами?!
Что тут началось! Жильцы зашумели:
— Безобразие! Хулиганство!
— Пускай хулиганство!-—перекричал всех Витька.— А если он бюрократ? Обещал собрание про детей, а не делает! Обещал детский уголок, а не делает!
-— Мы тебе сейчас уши надерем! — шумели жильцы.—- Чей этот мальчишка? Это же возмутительно!..
Тут на площадку поднялся Глеб Иваныч, Витькин отец:
— Ты что ж это весь дом взбудоражил?!
— А что?—ответил Витька.—Двор пустой, ни песку для маленьких, ничего. А в других домах все есть. И даже инструменты, и все можно сделать.
— А у нас только кот! — крикнул Борька.
Борькина мама сказала:
— А ведь похоже — они дело говорят!
Жильцы перестали шуметь. Витькин отец улыбнулся.
— Я думаю,—сказал он,—раз эти сорванцы уже собрали нас, давайте, обсудим их вопрос.
И стал говорить. Все успокоились. И началось настоящее собрание.
— Что вам нужно? — говорили жильцы.— Мы купим!
— А вот, у нас записано.
Витька достал бумагу, и Глеб Иваныч начал читать: «Фанеры, гвоздей, ма…»
— Что такое? — Он поднял брови и уставился на сына.— Каких это вам еще малаток?
— Откуда?—Витька испугался и заглянул в бумагу.— Ничего ты, папа, не понимаешь, тут же ясно написано: малаток.
— Мо-ло-ток?!
Все засмеялись.
— Эх, вы, писатели, надо «о» писать, а. не «а»!..
Витька покраснел. Ему было очень стыдно. Он опозорился на весь жакт! А ведь у нас жакт не маленький—тридцать квартир и еще сорок пять комнат отдельно…
Большой Мосторг
К весне мама и Капа решили купить себе белые туфли. Вот они пошли по мосторгам. Маме надо тридцать пятый размер, а Капе — двадцать шестой. Тридцать пятый нашли сразу, а двадцать шестого нет и нет. Обидно — у мамы туфли, а у Капы нет! Тогда мама сказала:
— Поедем в большой Мосторг!
Поехали в большой Мосторг. Ух, вот это Мосторг! Народу, народу — как на улице. А товаров, товаров — в неделю не осмотреть. Все-все есть! И платья, и книги, и посуда, и картины… и музыка играет, и радио сквозь большие рупора кричит:
„В ГАЛАНТЕРЕЙНОЙ СЕКЦИИ НОВАЯ ПАРТИЯ ПЕРЧАТОК. НАВЕРХУ БОЛЬШОЙ ВЫБОР МЕХОВ. В ДЕТСКОМ МИРЕ ВСЕ ДЛЯ РЕБЕНКА.
И по всем этажам, по всем отделам, по всем секциям, по всем входам и выходам и даже на улице раздается:
„В ГАЛАНТЕРЕЙНОЙ СЕКЦИИ… БОЛЬШОЙ ВЫБОР… В ДЕТСКОМ МИРЕ…»
— Нам в тот мир и надо,— сказала мама. — Капа, держись около меня!
Вот где у Капы по-настоящему разбежались глаза. Особенно в игрушечном отделе.
— Ой, какие куклы! Ай, какие мишки!
Капу толкали, она отпихивалась, поспевая за мамой. Потом она отпустила мамин локоть и показала пальцем:
— Мама, купи лучше вон тот мяч! А туфли не надо!..
Мама ничего не ответила. Капа обернулась. Где мама? Только что мама была здесь — и вот нету! Капе стало страшно. Она побежала искать маму. Везде ходили мамы с детьми, дети с мамами, и папы с детьми, и папы без детей, и мамы без детей, и папы, и мамы, и мамы, и папы — только Капиной мамы не было!
Капа заплакала. Не надо ей ничего — ни туфель, ни кукол, ни мячей, ничего-ничего, только маму!
— Девочка, что ты плачешь? — спросила продавщица в синем халате.
— Маму! — ответила Капа.— Вы невидали мою маму?
— Ты потерялась? — спросила продавщица.
— Не я,— всхлипнула Капа, —мама потерялась!
Тут подошел дядя с портфелем, мальчик, старушка, и все стали утешать Капу, что не надо плакать и что мама найдется. Потом ее повели в комнату, где были диван и стол — как дома. Там сидел дядя в очках; он стал говорить с Капой, дал ей куклу и даже пирожное. Капа на все это посмотрела и еще горше заплакала.
Дядя на минуточку вышел, вернулся, и вдруг черные радиотрубы на весь большой Мосторг закричали:
„ГРАЖДАНКУ, ПОТЕРЯВШУЮ ДЕВОЧКУ В СИНЕМ ПАЛЬТО, ПО ИМЕНИ КАПА, ПРОСЯТ ЗАЙТИ В ГЛАВНУЮ КОНТОРУ».
Капа вскочила, прислушалась и бросилась к очкастому дяде.
— В голубом,— сказала она,—в голубом, и пуговички голубые!
— Ничего,— ответил очкастый и посмотрел на Капино пальтишко,— оно все равно как синее.
А по всем отделам, по всем секциям, по всем этажам, по всем входам и выходам и даже на улице раздавалось:
„ГРАЖДАНКУ… СИНЕМ ПАЛЬТО… ИМЕНИ КАПА… КОНТОРУ…»
— Ничего, — похлопал очкастый Капу по руке,— радиограмма правильная!
Капа проглотила соленую слезу. Открылась дверь. Вбежала мама. Она как кинется к Капе, Капа кинулась к ней. Стали они обниматься, целоваться… ну, вообще, как девочки!..
Потом они еще купили туфли двадцать шестой размер и пошли домой.
После обеда Капа побежала во двор и стала хвастать перед ребятами:
— А про меня в радио кричали!
Сначала никто не поверил. Она ведь не челюскинец какой-нибудь! Потом, когда Капа все подробно рассказала, поверили. И ребята придумали новую игру: Капа пряталась, Зинка ее везде долго искала, потом Коська приставлял ко рту трубу из старой «Пионерской правды» и посылал радиограмму:
„АЛЛО! АЛЛО! ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ ПОТЕРЯЛАСЬ. СИДИТ ЗА МУСОРНЫМ ЯЩИКОМ».
И Зинка ее сразу находила. Хорошая вещь — радио!..
Разговор
Я вышел из избы, сел на бревно. Подошел Федя, и тут у нас такой разговор получился.
— Мне теперь хорошо,— сказал Федя,— я читать научился.
— Чем же хорошо?
— Всем!
— А все-таки?
Федька садится верхом на бревно и подпрыгивает:
— Н-но…— И вдруг:—Дядя, а пять копеек— это много?
— Нет, а что?
Он гладит бревно, будто коня.
—- Мама у меня очень смешная, в бога верит, У нас никто не верит—ни брат, ни сестра, ни все… А она верит!
— А ты?
— Я-то?—Он осаживает своего «коня» и улыбается.—Я и не верил никогда, потому нас научили, что бога нигде нет. А только эти—попы!..
— Что ж ты маму так не научишь?
Растопырив локти, он натягивает воображаемые поводья.
— А я нешто не говорил ей? Двадцать раз!
— Ну?
— Ну и ну! Не слушает! А сейчас я читать научился и по книжке буду ее учить. А есть такие книжки, что бога нет?
— Есть.
— Вот бы мне такую!— Он задумался.— Еще пятак, и еще пятак, и еще трехкопеечный пятак, и я бы купил!
Я возвращаюсь к началу разговора:
— Значит, этим хорошо?
А Федька свое:
— Всем хорошо! Вот пятак заработал!
— Как?
— Не скажу!
— Ну, Федя!
— А я обещался не говорить!
— Только мне.
— А никому не скажешь? Никомушеньки?
— Ни-ни!
— Ну, ладно.
Он слезает с „коня“ и садится рядом со мной.
— Раньше я был маленький, и мы с мамой через церкву часто ездили. А там, у церковных ворот, ящик висит, синенький такой, и в нем дырка такая. И каждый раз мама лошадь становит, мне вожжи дает, а сама—к ящику к этому, церковному, и в дырку пятак трехкопеечный, а то и пятикопеечный сувает. Я, если попрошу, мне не даст, а в тот ящик церковный все сувала да сувала!..
И Федя показал, как его мама пятаки на церковь жертвовала.
— Интересно,— сказал я.—Что ж дальше?..
Федя вскочил:
— Ну, а потом я поступил в школу и читать научился… А, Бе, Бе, и мы не рабы, и рабы не мы… всё. И вот поехали мы с мамкой мимо церквы, она слезла с телеги и к ящику…
Федя смеется.
— Ну?
— Ну, а на ящике-то буквы. Раньше я их не понимал, а теперь как посмотрел на них, а они сами собой складываются и будто выговаривают: почтовый ящик. Да! Я маме и говорю: «Ты думаешь, это ящик боговый, а это почтовый». А она стала плеваться на ящик, села на телегу злая, лошадь погнала и молчит. Я говорю: «Мама, отдай мне пятак». «Нет,—говорит,—не отдам, ты над матерью надсмешник». А потом дала, только чтоб я никому про ящик не рассказывал. Я только тебе и сказал, а ты никому не говори, ладно?
Он опять садится верхом на «коня».
— Еще где-нибудь так вот заработаю пятаков и куплю ей книжку!..
И понесся вскачь, взмахивая локтями и коленками…
(Илл. Каплан Л.)
