История про мальчика, который даже во время игры не хотел нарушить свое честное слово. Он с ребятами играл в парке, они поставили его на пост, а потом забыли про него.
Честное слово читать
Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе. Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер. Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу. Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа. Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет. Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал. Я подошел и окликнул его: — Эй, что с тобой, мальчик?
Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал: — Ничего. — Как это ничего? Тебя кто обидел? — Никто. — Так чего ж ты плачешь? Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом. — Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается. И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал: — Не могу. — Что не можешь? — Идти не могу. — Как? Почему? Что с тобой? — Ничего, — сказал мальчик. — Ты что — нездоров? — Нет, — сказал он, — здоров. — Так почему ж ты идти не можешь? — Я — часовой, — сказал он. — Как часовой? Какой часовой? — Ну, что вы — не понимаете? Мы играем. — Да с кем же ты играешь? Мальчик помолчал, вздохнул и сказал: — Не знаю. Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке. — Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?
— Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь». — Ну? — Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду». — Ну и что? — Ну и вот. Стою-стою, а они не идут. — Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили? — Еще светло было. — Так где же они? Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал: — Я думаю, — они ушли. — Как ушли? — Забыли. — Так чего ж ты тогда стоишь? — Я честное слово сказал… Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно. — Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать? — Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.
Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?.. Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят. А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось… — Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него. — Да, — сказал он, — хочу. — Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут. — Да, — сказал мальчик. — А это можно разве? — Почему же нельзя? — Вы же не военный. Я почесал затылок и сказал: — Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник… И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного. Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…
Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик. Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.
Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон. Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал: — Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор! Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал: — В чем дело? — Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет… Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке. — При чем же тут я? — сказал он. Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито. Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал: — Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали? Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада. В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал: — Ну, вот, я привел начальника. Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше. — Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание? — Я — сержант, — сказал мальчик. — Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост. Мальчик помолчал, посопел носом и сказал: — А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек… — Я — майор, — сказал командир.
И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал: — Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост. И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались. И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся. Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ. Майор протянул мальчику руку.
— Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания. Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья». А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке. Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку. — Может быть, тебя проводить? — спросил я у него. — Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик. Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей. А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек. Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком. И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.
(Илл. Леоновой Н.)
